Александр Гордон: «Работаю на ТВ ради денег»

16.06.2014Александр Фолин

THR пообщался с Александром в его гримерке в «Останкино», где он признался, что счастлив, когда его жалеют, и заявил, что больше не будет снимать кино.

Этот материал был опубликован в 27-м номере «The Hollywood Reporter – Российское издание».

Пожалуй, ничто в завершившемся телесезоне не удивило так, как резкая смена жанра, в котором ранее работал Александр Гордон. Оставив на время «борьбу с ветряными мельницами» и эстетские кинопоказы, пятикратный лауреат «ТЭФИ» взялся за гендерное ток-шоу «Они и мы» и снялся в одном из самых резонансных комедийных сериалов — «Физрук».

— Вас щедро награждают всевозможными эпитетами. Я даже выписал некоторые: мизантроп, циник, пессимист, фаталист, меланхолик…

— Не все выписали! Был еще «штопанный Гордон».

— Я обращал внимание лишь на те, что характеризуют ваше отношение к людям и к окружающей действительности. И делал это со вполне определенной целью: давно хочется понять — это образ, который вы себе создали, или вы и в жизни такой?

— В театре есть понятие «амплуа». И если я начинал с одних ролей, то сейчас заканчиваю другими. Мне повезло: в одних спектаклях такой, в других сякой. Какой я на самом деле, знают только мои близкие родственники.

— Вопрос не праздный. Меня всегда удивляло, что вас всерьез считают мизантропом, хотя все, что вы делали и продолжаете делать на телевидении, — будь то «Гордон Кихот», «Закрытый показ» или «Они и мы», — пропитано любовью и интересом к людям, до которых вы, по-моему, отчаянно пытаетесь достучаться.

— Со стороны виднее, чем моя деятельность пропитана. А мизантропом я, если и являюсь, то не в абсолютном выражении. Никого не презираю, никого не ненавижу. Цитируя героиню одного моего фильма, «Мне жалко людей. Особенно всех» (фраза Любы из «Огней притона», 2011 год. — THR). А жалость… Только очень слабые люди видят в ней уничижение. Когда меня жалеют, я счастлив. Не признали, не полюбили, не дали награду — пожалели! Считай, приласкали. Как помоечный кот: за ушком почесали, и я рад. И мне кажется, все люди такие, не только я.

— А что насчет пессимизма?

— В этом смысле я тоже человек парадоксальный. С одной стороны, я считаю, что все перемены к худшему. Я понимаю, как устроен мир и что все идет к большой беде. При этом жена беременна, и я с нетерпением жду ребенка и строю дом.

— Вы не верите в то, что все может измениться к лучшему, а сами упорно ищете «свою» женщину, ведь, цитируя ваши собственные слова, у вас «было шесть браков, пусть и не всегда официальных».

— В этом нет ни пессимизма, ни оптимизма. Тут я, скорее, реалист. Потому что с кем хорошо, с тем ты и живешь. Если им перестает быть с тобой хорошо — а это чаще всего, — значит, они уходят. А если понимаешь, что шагу не можешь сделать, чтобы не сдать родной земли, — значит, ты уходишь. Отношения между мужчиной и женщиной зыбки. Раз и навсегда — у меня такого, к сожалению, не получилось. Потому что любовь — это такой же талант, как вера. А я неверующий человек.

— Удалось вам благодаря работе над ток-шоу «Они и мы» узнать что-то новое об отношениях между мужчиной и женщиной?

— Нового не узнал ничего, но зато получилось наконец-то утвердиться в старом. На этой передаче чувствую себя патриархом: кто бы что ни говорил, я все это переживал и знаю выводы, которые можно сделать из любой описываемой ситуации. Что, правда, не мешает мне по-прежнему наступать на грабли. Кстати, «Патриарх, наступающий на грабли» — прекрасное название для статьи.

— Есть ощущение, что борьба с ветряными мельницами, которой вы посвятили не один год своей жизни, то ли осталась в прошлом, то ли на время отложена. Потому что то, что вы делаете сейчас на телевидении, скажем так, явно рассчитано на другую, более широкую аудиторию.

— Я никогда не скрывал, что работаю на ТВ ради денег. Чем больше предложений, тем более счастливый я отец и строитель своего нового дома. Когда тебе исполняется пятьдесят, невольно пересматриваешь взгляды на себя. Если так и не стал творцом, значит, не судьба. А вот жизнь никто не отменял. Колодец вырыть, договор в роддоме оформить — этим я живу сейчас, простой земной жизнью.

— Буду конкретнее: что с «Закрытым показом»?

— Мы все ждем возвращения этой программы. Она не выходит в эфир — хотя у нас лежит в записи уже четыре выпуска — лишь потому, что у Первого канала очень сложная сетка. Особенно учитывая Ваню Урганта. Согласитесь, пускать передачу после него — это издевательство над зрителем, — она будет заканчиваться в пять или даже в шесть утра. Но «Закрытый показ» никто не отменял. По секрету скажу, даже деньги платятся, чтобы сохранить штат.

— А какова судьба вашего фильма «Метель»?

— О, это трагическая история страсти и предательства. Я довольно долго вынашивал этот проект, потом сдуру, зная, что это невозможно, согласился снять его за очень небольшие деньги, напряг лучшие силы (главную роль в фильме сыграл лауреат Берлинского кинофестиваля и «Золотого орла» Григорий Добрыгин. — THR), и… снял материал, который никуда не годился. Ни-ку-да! Я принялся мудрить с ним, и продюсеры устали ждать. В итоге то, что они выпустили, — это не мой монтаж и вообще не мое кино.

— К сожалению, отнюдь не единичный случай…

— Понимаете, я ведь нашел решение, но мне требовалось еще полгода. То, что получилось, кино стыдное, даже бесстыжее. Мне ужасно жаль усилий всех, кто работал на этой картине. Я так обжегся с этой историей, что в подобные авантюры больше пускаться не стану.

— Вы хотите сказать, что больше не будете снимать кино?

— Не буду. Кино — это чаще всего не заработок, а наоборот. У меня было кое-какое имущество, и мне пришлось его продать, чтобы расплатиться с долгами за картину, где я даже не был продюсером. Подобное положение дел мне кажется немыслимым. Профессионалам должны платить за их работу. Мне, по крайней мере в ближайшей перспективе, за кино никто платить не намерен. У меня есть сценарий — уже лет шесть, как лежит, — но я не могу найти под него деньги, потому что это так называемое «некоммерческое кино». То есть его не покажут. Поэтому я собираюсь делать мультфильм. Не как режиссер — как продюсер. Это втрое дешевле, чем кино. Когда я узнал, сколько стоит минута экранного времени в анимации, и сопоставил эту сумму с производством кино или сериала, то пришел в восторг. Можно годами ковыряться и тратить на это карманные деньги.

— Это уже реальный проект или пока только задумка?

— Это мечта. Мало кто понимает, что продюсер — это не тот, кто бабки достает. Это тот, кто хочет. Хочет, чтобы все получилось. И вот я хочу. Есть текст, есть даже визуальный ряд. Думаю, на ближайшие года четыре именно в этом будет приложение моих творческих усилий. На выходе должно получиться такое рисованное авторское кино про Адама и Еву. У нас сейчас никто не снимает мультипликационное кино как игровое. А я хочу попробовать.

— Какой предполагается хронометраж?

— Минут сорок.

— То есть это даже не полнометражный проект?

— Какая разница? Все равно проката не будет. У нас в стране зрителя нет! Мой хороший друг, режиссер Коля Хомерики, восхитительный, на мой взгляд, фильм «Сердца бумеранг» выпустил на одной копии. Вдумайтесь только, одной! Это его монтаж, его детище, он положил на него четыре года жизни… и картину никто не увидел! К счастью, недостаток аудитории никогда не останавливал истинных художников.

— А вы вообще в работе думаете об аудитории?

— Конечно, но только о своей. 5–7 человек, которых я знаю и перед которыми должно быть не стыдно. Все остальное меня мало волнует, если честно.

— Поэтому вы и от интервью, насколько я знаю, с легкостью отмахиваетесь?

— Ну, с интервью все просто: либо вы выясняете, кто такой Гордон, и это самопиар, в котором я не нуждаюсь; либо вы расспрашиваете о проекте, в котором я занят, и тогда это опять же нужно не мне, а моему продюсеру. Получается, что мне интервью ни при каких обстоятельствах неинтересны. Все, что хотел, я уже сказал. Довольно громко, публично и даже навзрыд.