ЭКСКЛЮЗИВ. 50 лет Валерию Тодоровскому: «Про что бы я ни снимал, получается про любовь»

07.05.2012Татьяна Москвина

Режиссеру, продюсеру и сценаристу Валерию Тодоровскому 8 мая исполнилось 50 лет. В его послужном списке фильмы «Любовник» и «Стиляги», сериалы «Бригада» и «Курсанты». Он же «открыл» актеров Евгения Миронова, Даниила Спиваковского, Максима Матвеева и Антона Шагина. О том, какие проекты рождались в муках и почему рухнул престиж профессии режиссера, – в его интервью THR.

Внушительная фильмография у вас, Валерий. Как вам кажется, за четверть века, что вы пишете сценарии, ставите и продюсируете картины, проектов было достаточно или хотелось бы побольше?

Я про количество как-то и не задумывался. Вообще, конечно, у меня в этой профессии сложилась довольно хаотичная жизнь. В том смысле, что есть фильмы, которые я мог снять, но почему-то не снял, а есть и такие, которые мог не снимать, но снял…

Про когорту режиссеров, которые дебютировали в конце 1980-х, – Тодоровский, Месхиев, Балабанов, Хотиненко, Пичул, Евстигнеев – я слышала забавный афоризм. «На них была возложена миссия сделать евроремонт советского кино. И они с ней справились»…

(Улыбается.) Скорее, это было «поддержание костра». Подкладывать дровишки, чтобы пламя не погасло. Я помню, как в году, наверное, 1997-м на вручении премии «Ника» на сцену вышел тогдашний председатель Союза (кинематографистов. – THR) Сергей Соловьев и сказал: «Дорогие друзья, у нас проходит последняя «Ника», потому что в следующем году ни одного русского фильма не выйдет. Русское кино умерло. Как факт». Ровно через два месяца мы сели с Сергеем Ливневым (он тогда стал директором киностудии Горького) и придумали концепцию малобюджетного кино. Максим Пежемский снял после этого комедию «Мама не горюй», Коля Лебедев дебютировал со «Змеиным источником», а я запустился со «Страной глухих». Дровишки были подложены. И «Ника» на следующий год состоялась!

 На производстве молодым специалистам часто говорят: «Забудьте все, чему вас учили». А вам были полезны знания, полученные на сценарном факультете ВГИКа?

Сначала мне казалось, что во ВГИКе я вообще ничему не учился. Написал задание, принес, что-то обсудили. Но через какое-то время обнаружил, что стал немножко понимать, что такое драматургия. Тогда же не было всяких американских книжек. Сейчас я разговариваю со сценаристами, и они бесконечно их цитируют. Говорят, в общем-то, правильные вещи, но я понимаю, что все это знаю и без книжек. Откуда-то знаю. Видимо, во ВГИКе мне это как-то ненавязчиво внедрили. Впиталось с воздухом!

Как же вам разрешили работать, если у вас даже и диплома режиссерского не было? И вдруг в 1990 году вы снимаете «Катафалк» с Вией Артмане…

А в конце 80-х началось какое-то послабление, и я радостно за это ухватился. Тогда я лежал в больнице и в больничной библиотеке нарыл книжку Фланнери О’Коннор – американской писательницы, которая была каким-то чудом издана в Советском Союзе. И в ней был рассказ «Береги чужую жизнь – спасешь свою», идеальный для дебюта: короткий, простой, на трех артистов. Хотя время было сложное: 1989 год, вся экономика, по сути, рушилась. Снимали в Ялте, с местной киностудии сотрудники разбежались, в магазинах не было еды, но это ладно. В городе вообще не было бензина! Не ездят такси, бензин экономят и выдают только на «скорую помощь». Звезда кино Вия Артмане пешком ходит на съемки.... Это сейчас мне кажется, что было так весело, забавно. Тогда не казалось.

Тогда и профессия кинорежиссера утратила свой авторитет...

Я помню, как в начале 90-х мне сказал кто-то из приятелей: «Ты понимаешь, что произошло? Появились бизнесмены. Мы больше никто». В Советском Союзе режиссеры, писатели, поэты, сценаристы, музыканты были элитой. И вот появились бизнесмены, которые зарабатывали в месяц больше, чем самый успешный сценарист за пять лет. Они сели на «мерседесы», и девушки побежали к ним… То есть рухнул престиж. Престиж там, где девушки. (Смеется)

В новых условиях в человеке развивается индивидуализм и растет приспособляемость. Нынешние режиссеры — совершенно новые люди, которые способны выживать в условиях новой России…

Я бы сказал, что это вопрос не новой России — это вопрос выживания в новом мире. Весь мир пришел сюда, к нам, со всеми своими «Трансформерами». Каждую неделю выходит десять новых фильмов, и подростки на них идут. И как-то ты должен выживать в этом новом мире: и сохранить свое лицо, и заработать на жизнь, и оставаться интересным — и себе, и окружающим.

Вы продюсер, сценарист и режиссер — три головы, как у дракона в пьесе Евгения Шварца. Но эти ваши головы редко сплетаются. Режиссер Валерий Тодоровский не встречается с продюсером Тодоровским и даже не раскланивается…

Это, знаете, вопрос образа жизни. Пока ты сценарист — живешь как сценарист, то есть можешь взять и уехать куда-нибудь на две недели, не снимать телефонную трубку… Как только становишься еще и режиссером, ты начинаешь крутиться в толпе людей. И тем более если ты продюсер! Мне все эти три существования интересны. То есть я в состоянии заниматься этим параллельно. Кстати, как раз сейчас в моей жизни возникает ситуация, когда все вот-вот сойдется… Будет проект, в титрах которого напишут, что я один из сценаристов, продюсер и режиссер.

Вы любите работать с новыми актерами, и на вашей совести много открытий. Евгений Миронов («Любовь»), Дина Корзун («Страна глухих»), Даниил Спиваковский («Мой сводный брат Франкенштейн»), Максим Матвеев («Тиски»), Антон Шагин («Стиляги»)… Можно сказать, люди состоялись с одной роли в вашем фильме...

Я сознательно ищу новых актеров. Сейчас у меня идут пробы, и я кайфую от того, что есть шанс сделать фильм, в котором не будет ни одного артиста из тех, кого снимал прежде. Я воспринимаю фильм как приключение. Ты должен прыгнуть куда-то в неизвестность… Думаю, у меня есть подсознательный страх комфорта. Когда зовешь человека, с которым уже работал, вы понимаете друг друга с полуслова, он тебе уже родной, и ты уже знаешь, как он замечательно сыграет. Я всегда осторожно относился к режиссерам, которые заводят себе постоянные «труппы», как в театре. Они говорят: здесь у нас будет Люсенька, здесь Машенька, здесь Коля и Вася — и как бы все ясно, но в этой ясности и засада какая-то страшная. Все знают, как играть, — и может потом получиться фуфло.

Были фильмы, которые дались вам очень легко, и фильмы, которые дались особенно трудно?

Да как сказать… Вот когда снимался «Любовник», помню, был тихий ад. Я каждый день садился и переосмысливал, переписывал каждую сцену. Но потом у меня было ощущение, что я все происходящее вообще не снимал, что это был один какой-то длинный день, что мы с Гармашом и Янковским приехали и уехали — и фильм был снят. И сейчас мне кажется, что это было невероятно легко. А фильм «Стиляги» был реально тяжелый! Потому что в какой-то момент я понял: в мире нет ничего хуже, чем снимать танцы. Проще взорвать восемь вертолетов: взял вертолеты, начинил взрывчаткой, поставил пять камер и снял. А здесь живые люди, и всех надо одеть, и все отрепетировать, и потом 20 дублей сделать, а если у одного человека рука пошла не туда — все насмарку! Только стало получаться — потек грим…

Слово «любовь» и его производные часто фигурируют у вас даже в названии фильмов. Вы словно подчеркиваете, что только она — спасательная лодка в любом катаклизме. Мне кажется, вы тяготеете к жанру классической мелодрамы…

Мне вообще кажется, что кино основано на любви. Что происходит, когда человек хочет снимать фильм? Вокруг него собирается компания и начинает говорить, спорить, обсуждать. Это любовь, это ощущение воздуха, который ею наполнен… Приходят актеры и актрисы, которые хотят понравиться. Между ними тут же какая-то химия начинает происходить. И это все на любви замешано, безусловно, а если в какой-то момент возникает ненависть, то это тоже только потому, что есть любовь. Это как базис, а дальше — про что бы я ни снимал, у меня получается, конечно, про любовь. И, может быть, действительно это спасает и меня самого…