Иван И. Твердовский: «Пока горит костёр, я буду варить гречку»

24.11.2016Ксения Рудич

Режиссер «Зоологии» рассказал THR, зачем он приделал хвост главной героине фильма. Ну, и про гречку.

Сегодня на экраны страны выходит второй полнометражный фильм Ивана И. Твердовского «Зоология». Как и дебютный «Класс коррекции» фильм уже отмечен на многих фестивалях – на Кинотавре взял приз за лучшую женскую роль и «Слона» от Гильдии киноведов и кинокритиков, спецприз на фестивале в Карловых Варах, участие в фестивалях в Торонто и Сан-Себастьяне, права на прокат в Британии и США. Сейчас картину предстоит оценить российскому зрителю.

Могу только сказать, что лично моё отношение к фильму очень изменилось после разговора с Иваном. Так что, надеюсь, и вам оно поможет ответить на некоторые вопросы, которые есть до или после просмотра фильма. Осторожно, в интервью присутствуют спойлеры.

С Иваном мы уже были знакомы – пару лет назад я была на предпремьерном просмотре и обсуждении «Класса коррекции». Поэтому разговор получился честный, интересный: о «Зоологии», о друзьях, о родительском отношении к своему кино и о том, что главное в режиссёре – это не потушить костёр.

Начну с того, о чём вы уже как-то говорили с Антоном Долиным: в фильме много глубоких смыслов, но при этом одновременно есть и желание спровоцировать. В итоге – есть ли в фильме провокация ради провокации?

Мне неинтересно никогда брать историю ради какого-то аттракциона. Поэтому «провокация ради провокации» – это очень странно. Конечно, я понимал, и надо быть дураком, чтобы не понимать, что первое, о чём будут думать – некий фрейдистский подтекст, отношение к этому хвосту негативное, и шушукание по углам. Но для меня это и есть «зоология», которую я выношу  в название фильма. Это, и ещё взаимоотношение зрителя с экраном, и с тем, что он смотрит. «Зоология»  для меня сливается и с этими тётками, которые работают в зоопарке, и всеми людьми, которые в кадре присутствуют. Все, кроме главной героини имеют в себе какую-то зоологическую структуру, мало чем отличающуюся от животной. И в этом смысле я зрителя туда же и направляю – он сам для себя принимает решение: кто он в этой истории – люди вокруг или главная героиня Наташа Медведева. Я выношу это всё в заголовок.

Что делает её такой особенной?

У неё уникальная судьба, потому что до своих лет она дотащила какую-то непорочность. И в 55 лет у неё нет ни семьи, ни друзей, она как школьница, которую мама собирает сначала в школу, потом в университет, потом на работу. И это длилось, длилось, длилось, и, если бы не этот хвост, она сначала бы похоронила маму, потом сама рядом легла, и ушли они вдвоём в грунт, и этим бы закончилось. Для меня она в этом смысле человек избранный, юродивый в какой-то степени. В какой-то степени и я такой, хотя эта история не про меня, но я закладывал свои внутренние вопросы, отношение к миру.

То есть хвост – это больше дар, чем проклятье?

Я его не рассматриваю вообще как проклятье. Я наоборот даже немного стебусь над теми, кто его так воспринимает, потому что, одна из тем фильма – это как раз инаковость героини, которую многие воспринимают именно как проклятье. И я с этим борюсь, говорю о том, что все мы разные, люди, будьте людьми и любите друг друга. Я понимаю прекрасно, что есть зрители, которые будут воспринимать эту историю под другим углом, потому что они не могут освободить свой «хвост», и они настолько зажаты в своих проблемах и комплексах.

Объясни мне тогда сюжетный поворот с главным героем, потому что я была уверена, что он искренне в героиню влюбился. Это что – развенчание мифа об искренней любви и утверждение, что люди любят в нас какие-то особенности, а не нас в целом?

Отчасти ты права, безусловно. Но для меня было важно рассмотреть эту историю как зрителю, со стороны: действие не случайно происходит в пустой клетке, в которой никто не живёт, среди зверей, где человеческие отношения и их проявления имеют в себе как раз зоологическую основу, где человек – не человек, а животное. И когда героиня с этим сталкивается, он не понимает, почему люди живут такой жизнью, почему мир высокой духовной культуры от них очень далёк. Почему они сами, запирая животных в клетки, позволяют подобное поведение.

Конечно, это история и личных отношений, что нас любят не в целом, и конечно, всё соединяется так, что в итоге она выходит разочарованная из этой клетки. И не в нём, как в мужчине, а вообще во всём человечестве. Я на этом делаю акцент. Конечно, многие зрители думают, что потому, что он сосал её хвост, всё закончилось. Пусть. Потому что я не имею права зажимать зрителя так, чтобы он в этом случае не имел права выбора.

Но в итоге получается, что именно после этого она решает избавиться от хвоста.

Не только это, там идёт целая цепочка событий, которая подводит её к этому. И то, мы не знаем, отрезала она хвост в итоге или нет. Мы видим, что она приняла такое решение, но фильм заканчивается в том моменте, когда зритель сам для себя должен решить – свой личный «хвост» он оставит или отрежет. И я делаю это специально, потому что я не могу решить за других.

А если представить что ты зритель, который смотрит этот фильм, чтобы для себя решил ты?

Я – Наташа Медведева, которая приняла решение, но остановилась в самый последний момент.

Понятно. Слушай, твой первый полнометражный фильм был про подростков, этот про 50-летнюю женщину. Почему такой большой скачок, что посередине?

Я не считаю, что это фильм про 50-летних людей. Там такие взаимоотношения, и такой характер героев, что я буквально бился во время репетиций с актёрами, чтобы они не играли отношения пятидесятилетних. Это для меня такая слепая зона, я в этом ничего не понимаю, и это было бы странно, если бы я в этом разбирался. Я пытался сделать так, чтобы они поняли, что это всего лишь костюм – тело, возраст, морщины, это некая внешняя оболочка. Внутри – это юные души, которые встречаются, и поэтому характер их взаимоотношения очень странный. Я не думаю, что люди в 50 лет будут кататься на тазиках с бетонной горки. Ровно также как и в «Классе коррекции» - главная героиня хоть и подросток, но она очень взрослеет за время истории.

Героиня в «Зоологии» тоже взрослеет – больше сама по себе, или она понимает что-то про общество, в котором живёт?

Я не думаю, что в тот момент она думает про общество, но да, она взрослеет именно тогда, когда сталкивается с жёсткой реальностью, вдруг видит то, что не видела 55 лет. У неё происходит перерождение.

А почему именно хвост и почему он именно такой?

Хвост появился из-за спора с продюсерами, в том числе Ирина Любарская начала разговор, как отреагируют люди, если по улице пойдёт человек с хвостом. Из такой простой беседы, в общем, вырос фильм. Я считал, что люди не будут реагировать – ну, хвост и хвост. А они утверждали, что сразу будут сниматься видео, фото в Instagram, смеяться и так далее. Потом, я сразу понимал, что это материал для Натальи Павленковой. И это было точка старта.

Вид хвоста… почему он должен быть как лисий, беличий, заячий? Это же человеческий орган, как рука, нога. Вот что рука – красивая? Это уже в нашей привычке, что рука – это красиво; но, может быть, не очень. Также и хвост – он имеет свою специфику, в том числе возрастную. Это наша фантазия на тему, что было бы, если бы у человека реально вырос хвост.

Почему ты выбрал снимать свой провинциальный город именно у моря? Просто в российском кино я прямо-таки наблюдаю традицию: «Ученик», «Хороший мальчик» - всё у воды.

Это было концептуально важно, потому что, в принципе, эта история может происходить где угодно, но мне было важно создать небольшой абстрактный город, прижатый к бездне, к краю. Где героиня постоянно в это море тыкается, останавливается, ей некуда бежать, поэтому она вынуждена поворачиваться и идти назад решать свои проблемы. В любом другом месте у неё был бы шанс на бегство, тут этого шанса нет.

Ты максималист? Потому что во многих интервью ты говоришь, что успех – это «Оскар», «Золотая пальмовая ветвь».

Да. Ужасный. И в этом моя проблема.

А какое у тебя отношение к Ксавье Долану? Вы всё же с ним примерно одного возраста.

Знаешь, я не все его фильмы видел, хотя мне очень нравится «Мамочка» и «Я убил свою маму». При этом я восхищаюсь, что он мой ровесник и снял такое количество фильмов. Но тут любой российский режиссёр будет завидовать другому режиссёру в другой точке света, потому что у него больше возможностей. Но сравнивать нас, мне кажется, нельзя – у нас вообще ничего общего нет. Я думаю, что он в России-то никогда не был.

А ты в Канаде был!

Ага!

Ты сейчас ещё в «Зоологии» или уже начинаешь новый проект?

У меня, как только я закончил монтаж «Зоологии», было ровно две недели на первый черновик нового проекта. Я его за это время написал, и мы тут же приступили к производству.

Можешь немного рассказать о нём?

В этот раз речь идёт о более молодом поколении, чем в «Зоологии», и чуть старшем, чем в «Классе коррекции», как раз тот промежуточный вариант, о котором ты говорила. История о молодом человеке, у которого есть некая физиологическая особенность, которую используют в корыстных целях. И в этой цепочке задействованы и полиция, и медики, и суды. Такая история про некую инаковость, с другой стороны - про нашу огромную государственную машину, с третьей стороны, опять про любовь.

С одной стороны, ты как документалист пытаешься вскрывать какие-то проблемы общества, с другой стороны, уходишь от документалистики за счёт художественных образов.

Я считаю, что эти формулировки неправильные, и на самом деле есть игровое кино и неигровое. Документальное тоже можно назвать художественным.  Есть некая стилистика, и некие визуальные клише, которые приписывают документальному кино, и они немного во мне присутствуют. Но я сейчас пытаюсь нащупать новый визуальный язык, иную пластику, и уже в новом фильме буду это пробовать. Сейчас момент поиска, нахождения истины, потому что съёмки мы начнём в марте-апреле, и у меня есть время определиться.

«Зоологию» ты писал под Павленкову, а сейчас уже есть какой-то образ, актёр?

Это, скорее, исключение из правил, потому что когда я пишу, то никогда не представляю никого из артистов. История с Павленковой – это исключение, потому что я не знаю, получится ли у меня снова пойти по этому же пути: взять актёра и вместе с ним прожить историю. Сейчас история пишется с нуля, я не знаю даже какие люди в ней будут задействованы.

Как Наталья отреагировала на твоё предложение? Вот ты пришёл и сказал: «Ты будешь играть женщину с хвостом»?

Было очень смешно. Она попросила встретить её в аэропорту и по пути домой спрашивает о новых проектах. Я отвечаю: «Мы вот в процессе запуска нового сценария, и я вас хочу позвать на главную роль». Она знает, что я достаточно серьёзный человек. И я ей начинаю рассказывать всю историю, а она в ответ смеётся: «Хватит прикалываться, про что кино?». Я ей говорю, что да, вот такой сценарий, всё серьёзно, Мокрицкая [Наталья Мокрицкая – продюсер фильма, прим. редактора] одобрила. Наталья отвечает: «Ну вы тут ё***ь  все». Она очень долго не воспринимала это как серьёзное предложение к работе, думала, что это стёб. Но когда она прочитала первый раз текст, то поняла, что это не комедия. Есть, конечно, сатира, но это тяжёлая история.

Как ты думаешь, что её убедило?

Она сама не раз говорила, что у любого другого режиссёра она бы не стала сниматься в такой истории. И я не вижу никого другого на эту роль. Тут именно за счёт сложившийся личной эмпатии всё это произошло.

А ты когда смотришь фильм свой – ты ещё режиссёр или уже зритель?

Конечно, когда я только закончил, я не могу включаться в историю как зритель. А вот «Класс коррекции» я случайно недавно пересмотрел. Мы сидели с другом, а он ни разу не видел фильм, и я ему включил. И потом сам включился как зритель, и вдруг я понимаю, что не помню, кто за камерой, где мы снимали, это было в пятую смену или в десятую. Я включаюсь как зритель и смотрю это именно так, как это было задумано режиссёром. Там были даже какие-то моменты, когда я думал: «Вау, как клёво». Были даже мысли: «А сделаю ли я ещё раз так? Даже не лучше, а хотя бы так же». Так что это очень интересная штука. «Зоологию» я пока не могу так смотреть.

Я часто смотрю фильмы с семьёй – мы иногда любим устраивать такие семейные посиделки. Недавно смотрели новый папин фильм и старый мой. И у меня к своему уже идёт подключение полностью зрительское, я не помню точно, как мы его снимали. Мне это помогает: я так же смотрю фильмы коллег, я не смотрю их как режиссёр, не слежу за композиторской, операторской работой. Мне кажется, это очень ценное режиссёрское качество. Надо его сохранить как-то?

Родителям ты всегда показываешь фильмы перед выходом?

Да. У меня это с детства заведено. Папа всегда приносил своё кино домой, мы собирали за ужином и смотрели. И он всё время нервничал, думал, что переделать, что добавить. И так же и я, когда первые студенческие работы были, документальные, я всегда показывал. Во-первых, всем интересно, кто что делает. Во-вторых, мама у меня психолог, папа – режиссёр, так что они дают очень ценные советы. Так что я стараюсь, конечно, до финального монтажа приносить.

Ты их слушаешь и переделываешь?

Не то, чтобы я сразу пошёл и порезал всё заново. Но над какими-то вещами размышляю, если они помогают сдвинуться с точки, где ты застрял. А потом приходишь в монтажку – и всё делаешь.

Ты только родителям показываешь? Или у тебя есть доверенные лица?

Друзьям показываю. Но тут важно правильно оценивать их вовлечённость. Есть друзья, которые подключаются ещё на уровне написания сценария, и нельзя сказать, что они вне материала, то есть они всё равно знают кино. Но люди близкие, которые вне этого всего, они очень помогают и дают ценные советы.

А бывало, что они посмотрели и такие: «Ваня, что это вообще было?!»

Да, было с «Зоологией» даже такое. Я показал подруге и другу, им обоим не понравилось, и они мне говорили, что это провал. Сейчас ходят оба молча.

Ты оправдываешь фильм или спускаешь всё это?

Я не дерусь за это, потому что знаю прекрасно проблемы фильма. Я это хорошо чувствую, где можно было по-другому повернуть историю, нарастить, снять иначе. Но я не кидаюсь в драки за кино, хотя это мой ребёнок, конечно же. Скажут, например, про моего гипотетического сына, что она плохо на флейте играет, я пошлю в жопу, и всё на этом закончится. У меня такая родительская история с кино.

При этом они не боятся тебе высказывать правдивое мнение.

Да, и для меня это ценно. Я лучше выслушаю конструктивную критику, чем неоправданную похвалу. Хотя я люблю похвалу, но она в этом смысле не помогает.

Вообще ты видишь своё кино на телевидение? Потому что многие режиссёры говорят, что большой экран нужен каким-то блокбастерам, а авторское кино переходит на телеэкраны, в формат сериалов.

Я не согласен с этим. Я очень люблю пересматривать старые фильмы в «Иллюзионе», и я понимаю, что тот же самый фильм я видел на DVD, в интернете, но в зале кинотеатра он обладает совершенно другим эффектом. Сегодня мы привыкли смотреть кино с экрана телефона, при этом, это такое кино, которое не важно, где мы будем смотреть, ощущение будут примерно одинаковые. Но я считаю, что тогда была другая специфика работы – раньше учитывали, что это будет зал, и в работе с плёнкой, с монозвуком это есть. А сейчас это всё переходит к информативному впечатлению. Никто не смотрит фильмы в поисках кинематографического потрясения. Потому что тогда бы авторское кино было популярным. А поскольку все ходят смотреть на взрывы, красивую картинку, графику, это невозможно. Это как сладкое – не полезно, но вкусно. Никто не любит гречневую кашу.

Ты лучше будешь снимать «гречневую кашу».

Мне пока интересно так. Мне интересно делать то, что я хочу. У меня рождается идея, я пишу сценарий, мне помогают продюсеры с тем, чтобы это выходило на экран. Для меня это важно.

А если тебе предложат – Ваня, сними нам сериал, в любом формате.

А мне предлагали. Причём такие соблазнительные бывают предложения. Но я читаю, и в какой-то момент не соглашаюсь. Мне кажется, что если один раз потушить тот костёр, который в тебе есть, когда рождается новый замысел, он никогда больше не загорится. Поэтому пока горит костёр, я буду варить гречку.