В память об Игоре Гневашеве: снимки и воспоминания фотографа

28.11.2016Редакция THR Russia

Легендарный фотохудожник ушел из жизни, и мы вспоминаем его работы.

25 ноября не стало фотожурналиста и фотохудожника Игоря Гневашева – мастера, работавшего с Андреем Тарковским, Сергеем Бондарчуком, Леонидом Гайдаем, Сергеем Соловьевым, Никитой Михалковым и другими режиссерами «Мосфильма». В некоторых картинах можно увидеть и самого Игоря Ивановича: постоянно присутствуя на съемках, он не раз подменял внезапно выбывших из строя актеров второго плана.

За создание фотолетописи отечественного кино Гневашев стал лауреатом премии профессиональной гильдии фотографов и Союза журналистов «Золотой глаз России». Его имя занесено в мировую энциклопедию «Современный фотограф». По мнению английского объединения «Фотоэкспедиция» Игорь Гневашев вошел в число восьми лучших фотографов мира.

В октябре Игорь Гневашев отпраздновал 80-летие, и в октябрьском номере THR опубликовал избранные снимки и воспоминания юбиляра. Это последняя прижизненная публикация легендарного фотохудожника.

Интересно, как актеры плачут. Вообще, слезы у актеров — это, конечно, школа. Но у всех индивидуальный подход. Высший класс показал Сергей Маковецкий в фильме Владимира Хотиненко «72 метра».

Его героя, штатского человека, ученого, моряки-подводники спасают ценой своих жизней в надежде, что он сможет сообщить о них. Его одевают в скафандр и инструктируют, что он должен, вынырнув, обязательно сильно кричать — чтобы не погубила кессонная болезнь. Все прощаются, всем тяжело. У многих матросов на глазах слезы. У Сергея — блюдца, заполненные слезами.

Стоп! Снято!.. И радостный голос Маковецкого: «Вы видели?! Они не вылились! Это у нас называется «слеза Мазины». Видели?!» Еще как видели!

В один из съемочных дней фильма «Сибирский цирюльник» меня вызвал к себе Михалков. Прибегаю. он просит срочно напечатать эту фотографию, потому что ту, которую я ему отдал раньше, из альбома забрал Церетели. Взял не просто так: на день рождения Зураб Константинович подарил Никите Сергеевичу картину, написанную с портрета, сделанного мной.

Эта фотография со съемочной площадки пользовалась тогда огромным успехом: ее опубликовали около шестидесяти изданий — и наших, и европейских. Всем понравилось, что царь разговаривает по мобильному телефону. Хотя я, когда снимал, думал прежде всего об эффектном образе императора на фоне золотых куполов, но, пока целился, кто-то позвонил Михалкову, так и получился этот знаменитый снимок.

На съемку фильма «Калина красная» я приехал снять репортаж для журнала «Советский фильм». С Василием Макаровичем Шукшиным я уже был знаком, бывал у него на съемках прежних фильмов. Наблюдая его в работе, всегда отмечал немногословность артиста. Он мало говорил, больше слушал и, как только выдавалась возможность, что-то писал.

И вот как-то ехали мы на газике. Это такая вертлявая, тряская машина. Ехали долго, и я всю дорогу ловил каждый скачок, так как очень боялся за свою пусть недорогую аппаратуру. Глядя на меня, Шукшин вдруг бросил: «Вот ты известный фотограф, а снимаешь простенькими камерами».

От неожиданности я, грешен, даже нахамил: «А вот вы, Василий Макарович, вообще знаменитость, а своей квартиры не имеете». Он рассмеялся и произнес незабываемую фразу: «Я все понял! У нас с тобой в Книге Судеб в графе «Деньги» — прочерк!»

Мы дружно расхохотались. А фраза его мне всю жизнь помогает.

Дети в кино — это цунами, управлять такой мощной силой могут редкие, уникальные люди. Таким был Ролан Быков — актер, режиссер, неистовый и ранимый. Незадолго до трагической операции он сказал: «Я хотел бы вернуться к себе, тому мальчику, который всех любил».

А я, наблюдая его работу с детьми, видел, что он им и оставался до конца своих дней. Ну кто еще мог на обычное «Большое спасибо» спокойно ответить: «Большое пожалуйста»? Дети его воспринимали абсолютно своим, на равных, доверительно общались, спорили или соглашались, советовались или критиковали. Ролан Антонович от общения с ними получал колоссальную энергию, радость.

А маленькие актеры ждали его в кадре в любой роли — сказочника, трубочиста, Бармалея или зловредной старушенции. Они его понимали в любом обличье. И любили.

На съемках фильма Андрея Тарковского «Сталкер» частенько было по-настоящему трудно, и это очень сплотило группу. Все поддерживали друг друга чем могли — шуткой, анекдотом. Режиссер и актеры пользовались каждой свободной минуткой и развлекались игрой, которую в моем далеком военном детстве называли «расшибец» или «расшибалочка».

Игра бушевала нешуточными страстями. Играли на деньги: каждый клал на кон в стопку свою мелочь решкой вверх. Задача была ударить тяжелой монетой (битой) по стопке так, чтобы как можно больше монет перевернулись орлом.

Тарковский и Анатолий Солоницын играли так, что азарт охватывал всю группу, и работать становилось легче.

Старые актеры часто рассказывали, как их вылечивала сцена. На сцене — как на войне, не бывает насморка, головной боли, уходит гипертония и срастаются переломы. Из больницы их привозят на спектакли на скорой, и они блистают, а когда стихают аплодисменты, возвращаются все болячки.

1978 год. Прошло еще не так много времени со съемок фильма «Мама», на которых у Людмилы Гурченко случился сложнейший перелом ноги. Лечение было продолжительным, но не в характере Люси тихо и спокойно ждать, когда нога заживет.

И вот идут съемки «Бенефиса Гурченко». Это были феерические, блистательные музыкальные номера Людмилы Марковны. В образе Бабетты она танцевала с Марисом Лиепой, и после каждого дубля мы бросались к ней и на руках относили в кресло. Было видно, что боль ее невыносима.

Марис терпел, терпел и в конце концов удивленно спросил: отчего такое повышенное внимание? У нас, говорит, в балете так не бывает. Я ему рассказал, но Лиепа никак не мог поверить, что Гурченко может так работать — не хуже их, балетных.

А я еще раз убедился, актер — это не профессия, это диагноз.