Этот материал был опубликован в восьмом номере журнала «The Hollywood Reporter – Российское издание». В кино есть особое проклятие — проклятие режиссера-кинокритика. Доказать свою оригинальность практически невозможно: бывшие коллеги по цеху тут же включают режим «найди все скрытые цитаты», а дальше с умным видом доказывают бедняге — вот здесь у тебя ранний Бунюэль, там средний Тарантино, а концовка вообще слизана с позднего Годара. Одним словом, дружище, мы ценим твою насмотренность (и тонкую игру с цитатами из режиссеров Х, Y и Z, которых и фестивальная публика не видела), но все это «искусство для искусства», пустое упражнение в форме, понятное только «своим». Всю тяжесть этого проклятия португалец Мигель Гомеш смог почувствовать на собственной шкуре на последнем Берлинском кинофестивале. Именно там прошла премьера его третьего по счету полнометражного фильма «Табу». Кинокритики попроще тут же начали сравнивать черно-белую картину, частично снятую на 35 мм, частично — на 16, с «Артистом» Мишеля Хазанавичуса. Более въедливые с прилежностью студентов хирургического отделения разбирали фильм на цитаты, начиная с очевидного Мурнау и заканчивая не самыми очевидными Мануэлем де Оливейрой, Раулем Руисом и Апичатпонгом Вирасетакуном. Самые тонкие — и уж по крайней мере самые честные — выходили из кинозала со словами: «Надо подумать».

«Надо подумать» — самая правильная реакция на этот волшебный и хитро скроенный фильм. А еще: «Надо пересмотреть». Нет, не в поисках пресловутых цитат, а для того чтобы оценить все нюансы элегантно выстроенной истории. В мрачную эпоху аскетичного минимализма, когда большинство сосредоточены на фиксировании реальности, Гомеш в первую очередь увлечен рассказыванием историй. Порой сказочных, как в дебютном «Лицо, которое ты заслуживаешь», порой простых и житейских, как во втором фильме «Наш любимый месяц август», но всегда нереальных — немного фантастических, немного не от мира сего. Кино для Гомеша — это искусство иллюзорного, эфемерного, призрачного. Почувствовать это можно уже по прологу «Табу», мимикрирующему под раннее немое кино. XIX век, африканская саванна, по ней скорбно бредет исследователь со своей экспедицией — ему не дает покоя призрак погибшей жены. Боль так велика, что он не выдерживает и прыгает в реку: там, как подсказывает закадровый голос, его поджидает «печальный и меланхоличный крокодил». Вот так легко и непринужденно Гомеш может переплести грусть и иронию. Такая преамбула словно намекает — нас ждет история несчастной любви и, как бы дико это не звучало, какая-то роль в ней будет отведена крокодилу. Все так, ожидания зрителя сбудутся, но далеко не сразу. Так что первую половину он будет недоумевать: при чем здесь Африка и крокодилы? Как это связано с историей взбаламошной старушки Авроры, живущей в наши дни в Лиссабоне, просаживающей деньги в казино и уверенной, что ее черная горничная — ведьма? Почему это «Потеряный рай», как сообщают титры? Терпение: все станет понятно во второй части, собственно, «Рае», где Вентура, любовник Авроры, расскажет историю их несчастной и обреченной любви — в безымянной африканской стране, у подножья горы Табу, в далекие, почти мифические, 1960-е. Глупцы, конечно, те, кто сравнивал этот фильм с «Артистом». Гомеш знает — повторить немое кино невозможно. Поэтому «Артист» нелеп, как картина современного художника, выполненная в манере Шишкина или Айвазовского (или, если угодно, Ван Гога или Пикассо). Но можно придать немому кино современное звучание, что Гомеш и делает, хитроумно манипулируя звуком — в буквальном смысле. Мы можем услышать звук машины, всплеск воды, но не речь — только закадровый голос Вентуры, вспоминающего «райские» времена. В этом — мудрость Гомеша. Он точно подметил: мы легко забываем разговоры, но живо помним образы. Так что эксперименты со звуком, пленкой, повествованием — не пустое упражнение в форме, а по-прустовски точная документация работы памяти. Рай — еще один горько-ироничный комментарий Гомеша — возможен только в воспоминаниях. За мелодраматической историей «Табу» скрывается куда большее. Это поэма уходящего: уходящего кино, уходящей эпохи, уходящей жизни человека, уходящей страсти.