Этот материал был опубликован в восьмом номере журнала «The Hollywood Reporter – Российское издание».Кирилл Серебренников попытался сделать идеальное европейское кино — посвятил его отношениям, лишил какой-либо конкретики и пригласил на главные роли «нездешних» актеров: македонец Деян Лилич — смутно-мужественный Он, немка Франциска Петри — сдержанно-истеричная Она. Мужское и женское начало, граждане без особых примет. При этом фильм, как ни странно, с первого до последнего кадра выглядит алогичным — как будто сценарий был записан нервным врачебным почерком, и разобрать некоторые слова невозможно. А также стерильным — как будто история так и осталась в кабинете врача, где все началось. Коридор поликлиники заполнен мрачноватыми мужиками, которые ждут своей очереди: диспансеризация. Герою необходимо сделать электрокардиограмму. Присоединив к нему датчики, врач — молодая женщина, похожая на угрюмого рыжего зверька, — сообщает нечто, способное на секунду остановить любое сердце. «Мой муж изменяет мне с вашей женой». У героев картины так и не будет имен, будет лишь одержимость. Сначала — одержимость чужой изменой, потом — своей, и всегда — одержимость изменением, неустойчивостью, ложью. Они будут следить за своими супругами, упиваться болезненной, убийственной ситуацией, неловко играть в любовников, пока не рухнет вся эта конструкция лжи. Рухнет буквально, не метафорически: упадет балкон, на котором супруги героев занимались сексом. Позже выяснится, что это, возможно, не просто несчастный случай, а убийство.

«Измена» намеренно лишена всех признаков места и времени, фильму важны лишь половые признаки. Жанр? Экзистенциальный триллер будет погребен вместе с персонажами, а после похорон начнется возбужденная драма. Город? Абсолютно стандартный — здания, парки, автобусные остановки. Квартира? Самая обычная — стол, кровать, семейный ужин, много зеркальных поверхностей, в которых так красиво отражаются герои. Гостиница? Ну, гостиницы везде одинаковы. Время? Когда угодно, а потом еще через несколько лет. Люди? Они, в общем, тоже везде одинаковы, особенно если о них говорят врачи, следователи или патологоанатомы. Но эта попытка стереть определенность с предметов и лиц не придает «Измене» всеобщий характер, не делает ее историей про каждого человека, притчей о ревности и любви. Наоборот, герои перестают казаться сколько-нибудь живыми. Персонажи Серебренникова — условные величины, пустые послушные оболочки в вакууме, которые выражают эмоции при помощи обмороков, переодевания, неестественного смеха, мрачного молчания, красивой картинки. Если на лицо героя лег тревожный закатный свет, это означает, что он переживает, и вот-вот случится непоправимое. Если героиня бежит в дождь или в лес, это означает, что ее переполняют эмоции. И неудивительно, что умершие выглядят в «Измене» гораздо более счастливыми, чем те, кто продолжает жить. Любовь не причем, просто они, наконец, стали свободными от этого вымороченного мира. Героиня не зря говорит одной из своих пациенток, что смерть — это самое прекрасное, что есть в жизни. Кирилл Серебренников — врач, следователь, патологоанатом. Он берет героя и помещает его в чуждую среду («Юрьев день»), изучая сопротивление материала. Потом берет другого и прописывает ему чужие проблемы («Изображая жертву»). Он присоединяет к персонажам датчики и включает ток, наблюдая, как смешно дергаются их лица — это можно принять за выражение эмоций. Он включает ток сильнее, и герои падают — это можно принять за движение их душ. Режиссер «Измены» похож на тех ученых, которые пытались выяснить вес души, взвешивая людей в момент смерти. Это очевидный и остроумный способ разобраться в человеке, который, правда, не дает исследователю ничего, кроме цифр — да и те, скорее всего, неправильные. Сам Серебренников называет свой фильм «историей про любовь… про измену, которая разъедает душу». Но ведь, на самом-то деле, не разъедает, а подпиливает. И не душу, а лишь балконные штыри.