Рецензия: «Нелюбовь» Андрея Звягинцева

01.06.2017Андрей Писков

Автор «Левиафана» представил, как выглядит конец света по-русски.

Алёша (Матвей Новиков) – единственный сын двух разводящихся супругов. Его аморфный отец (Алексей Розин) работает в отделе продаж неназванной компании с православным уклоном и ждет второго ребенка от симпатичной блондинистой девчушки (Марина Васильева). Стерва-мать (Марьяна Спивак) большую часть дня коротает в салоне красоты (по работе) или во френдленте на своем айфоне, вечера проводя в дорогих ресторанах за счет мастистого ухажера (Андрис Кейшс). Прожив вместе 12 лет, теперь муж и жена встречаются разве что на кухне, чтобы поорать друг на друга и обсудить, как побыстрее продать ставшую ненужной им обоим квартиру в Южном Тушино. Узнав, что родители собираются определить его в интернат, однажды утром Алёша откроет дверь дома и больше не вернется.

Скажем сразу: фильм тяжелый; из тех, что еще долго мучают зрителя после просмотра. К пятой по счету картине Звягинцев научился безукоризненно угадывать чувства людей современного ему поколения, часто загнанных реальностью и государственной системой в тупик, причем не только в близкой для художника духовной сфере, но и на самом базовом, физиологическом уровне. Эти чувства: неуверенность, внутренний дискомфорт, страх – перманентное ощущение, будто стоишь на краю пропасти. И еще одно, то самое, что вынесено в заглавие.

По Звягинцеву «нелюбовь» – общее состояние человека, символ времени, а не только российской нации, как может показаться скептикам, злорадствующим над выданным фильму в Каннах «призом жюри». Прежде всего, она бьет по конкретным людям. Родители Алёши – не демоны, какими предстают на первый взгляд. Подобно сыну, они чувствуют, переживают, тянутся друг к другу и отталкиваются, в надежде отыскать в своей жизни хоть немного места для утраченного чувства. И Звягинцев мастерски выстраивает драматургию внутреннего сюжета ленты так, что ближе к концу героев, которых поначалу хотелось ненавидеть, неожиданно начинаешь любить.

Лучше всего это выражено в эволюции одного простого элемента – обращении героев к сыну. Весь фильм ощетинившиеся родители нарочито избегают называть Алёшу по имени, используя любые выражения в качестве эвфемизмов: пацан, гаденыш, он – но чем дальше, тем больше смягчаются, возвращаются к языковой и этической норме, чтобы в конце, когда последний бастион ожесточенности будет сломлен, наконец родилось забытое, затюканное ими слово.

Искупление, однако, приходит слишком поздно. В этом плане Звягинцев действует чисто триеровскими методами: только травма может вернуть героев к человеческому состоянию, заставить сбросить сросшуюся с телом звериную шкуру. Отсюда и нужна телесность, неприкрытая чувственность, которую режиссер, кажется, использует впервые, чтобы показать ад, временно разверзшийся в по-брейгелевски заснеженном Южном Тушино.

При этом режиссер не ставит себе целью вызвать у нас сопереживание – он оперирует исключительно фактами реальности и новостными сводками, изредка позволяя себе короткие эмоциональные вбросы, которые могут разжалобить разве что сентиментальных дам за пятьдесят. Из всех работ это его самая цельная, сдержанная, пронизанная одной красной нитью картина, после которой, как после других фильмов автора, наконец, не возникает сосущего чувства неловкости. Что «без любви к себе невозможна любовь к ближнему» и что «мы все утратили какое-то чувство», допустим, мы знали и до Звягинцева. Однако легче от этого узнавания, не раз возникающего за два часа пронзительного и выжигающего всякую надежду действия, в этот раз почему-то не становится. Подобно «Необратимости» Гаспара Ноэ, где герои ступали на путь, из которого выход лишь один – вперед ногами, повернуть назад, вернуться к потерянному раю (выражаясь в терминах звягинцевского «Изгнания») в «Нелюбви» оказывается невозможно.

«Нелюбовь» в российском прокате с 1 июня.