Хэмм: «Почему мы ничего не снимаем? Ребята, давайте поработаем! Что я вообще здесь делаю?» Сазерленд: «Даже если мы потратим на эту сцену еще четыре часа, я не стану играть лучше. Все, снято!» Краузе: Моей первой работой на ТВ был комедийный сериал «Кэрол и компания». Я тогда считал себя серьезным театральным актером и думал, что телевидение — это полная халява. Но меня быстро убедили в обратном: поздним вечером, перед первым же съемочным днем, я получил полностью перееланный сценарий. Грэммер: Представляю твое недоумение: «Что вы себе позволяете? Я ведь выучил уже весь текст!» Сазерленд: По ночам я вижу сны о кабельном телевидении: все серии пишут до начала съемок, ничего не меняя в процессе, а готовый сценарий мне приносят прекрасные нимфы…

THR: Питер упомянул, что во время съемок сериала «Родители» имеет право вносить изменения в текст. А как проходит работа над «Безумцами»?Хэмм: Мы произносим лишь то, что пишет Мэтт Уайнер — никаких вольностей. Я с самого начала решил, что должен полностью ему доверять. Даже если что-то мне кажется странным, я знаю, что через несколько серий смысл обязательно появится. Грэммер: А для меня очень важно понимать этот смысл с самого начала. Хотя бы на интуитивном уровне. Читаешь иногда свои реплики и понимаешь, что к твоему герою они не имеют никакого отношения: «Это полная чушь. Я не буду этого говорить!» Бывает, что они прислушиваются к твоему мнению, и текст меняется. В противном случае начинаются какие-то объяснения, уговоры… Сазерленд: «Давай ты скажешь наш вариант, а потом предложишь свой. Мы оба запишем, а потом сравним и вместе выберем лучший». Хэмм: Или так: «Пожалуйста, просто скажи. Мы не будем это использовать, обещаем». THR: Каким был лучший или, возможно, худший совет, который вы получили в самом начале своей карьеры?Краузе: Когда мы делали «Ночь спорта», режиссер постоянно капал мне на мозги из-за какой-то ерунды. Роберт Гийом, увидев, что мои нервы уже на пределе, сказал: «Просто улыбнись, скажи «О`кей» и делай, твою мать, все, что хочешь». Грэммер: Моя любимая тактика. Обожаю притворяться, что я слишком глуп, чтобы понять то, с чем в глубине души не согласен: «Ой, а вы разве не это имели в виду?» (Смеется.) А что касается советов… Когда-то я делил гримерку с одним старым актером по имени Дж. Вуд. «Ты знаешь, Келси, — сказал он мне однажды. — Рано или поздно все твои конкуренты умирают». Хэмм: После очередных проб на телевидении ко мне подошел глава канала и заявил: «Пойми же наконец! Ты никогда не станешь звездой ТВ». Грэммер: Возможно, ты просто отказался его «ублажить». Крэнстон: Или же, наоборот, согласился. (Смеется.) Застегивая брюки, глава телеканала многозначительно произнес: «Нет, не стать тебе звездой ТВ. Не с таким уровнем мастерства». Льюис: Лучший совет в моей жизни — никогда не жертвовать работой ради общения с прессой. Однажды я отказался от шикарного предложения и уехал в Париж на пресс-джанкет. Жалею об этом до сих пор. Сазерленд: А я люблю журналистов. Они хотя бы не пристают с глупыми наставлениями — в отличие от агентов, к примеру. Эти ребята советы раздают направо и налево. В 1980-х мне один заявил: чем меньше у меня будет фильмов, тем лучше сложится карьера. Идеальный расклад — один проект в пять лет. Представляете? Крэнстон: Я никогда никого не слушал. Предпочитал учиться на собственном опыте. Слоняясь по Лос-Анджелесу, посещал все актерские семинары, все кастинги. Отправляясь на очередное прослушивание, думал лишь об одном: «Мне нужна эта работа. Я очень хочу ее получить». Но ничего не удавалось, пока в один прекрасный день не поменялось мое отношение к происходящему. Я понял, что хожу на прослушивания не просто для того, чтобы мне дали роль и заплатили денег. Я иду туда для того, чтобы превратить сухой текст в яркое представление, оживить героя, который существует пока лишь на бумаге. И в этот момент настал мой звездный час. THR: О каких моментах в вашей актерской карьере вы бы предпочли навсегда забыть?Хэмм: Самое тяжелое — это неопределенность. По крайней мере, для меня. В течение десяти лет я жил в Лос-Анджелесе, не имея ни работы, ни денег, ни перспектив. Это было ужасно. Долгими ночами я лежал, уставившись в потолок, и надеялся, что вот-вот зазвонит телефон, и моя жизнь навсегда изменится. Сазерленд: Мне вспоминается случай во время спектакля «Стеклянный зверинец». Это по пьесе Теннесси Уильямса. За несколько минут до начала второго акта я понял, что забыл в гримерке важный реквизит. Идти надо было на пятый этаж — лифта нет, занавес вот-вот поднимется… То, как я поднимался и спускался по лестнице, перескакивая через ступеньки, помню очень смутно. Второй акт при этом начинался с моего длинного монолога. Оказавшись на сцене, я был реально готов сказать: «Ребята, можно я минут пять отдышусь и продолжим?» К счастью, все прошло гладко. Но сама мысль о том, что ты смотришь на две тысячи человек, сидящих в зале, и говоришь: «Извините, может, начнем еще разок?», приводит меня в ужас. Когда тебе восемьдесят, и память начинает подводить, это еще можно простить. Но в тридцать! Грэммер: Проблемы с памятью могут возникнуть в любом возрасте. Несколько лет назад я играл в одном из нью-йоркских театров, и со мной случилось ровно то, чего тебе удалось избежать. Вернувшись после недельного отпуска, я забыл все свои реплики — до единого слова. Постояв немного на сцене, я попросил у зрителей прощения и ушел за кулисы вспоминать текст. Крэнстон: Ну ты даешь! Если бы это случилось со мной, я бы, пожалуй, навсегда ушел из профессии. Когда ты не можешь выполнять свою работу на все сто, значит, нужно поставить финальную точку. Грэммер: И заняться чем-то другим. Своей жизнью, к примеру. Льюис: Самая жуткая история в моей театральной практике связана с Рэйфом Файнсом. Мы с ним играли на Бродвее: он — Гамлета, я — Лаэрта. Наш бой на мечах с каждым спектаклем становился все более энергичным и правдоподобным: по вечерам мы с Рэйфом отжигали в местных барах, так что похмелье не отпускало даже на сцене. Весело было. Во время одного из представлений мы так разошлись, что я случайно поранился рукояткой его меча. Из моего глаза потекла кровь. Когда я упал на пол, Рэйф, еще ничего не понимая, продолжал читать свой монолог. Увидев мое окровавленное лицо, он, конечно, дико испугался — после спектакля меня увезли в больницу и наложили шесть швов. Но пока мы были на сцене, до нас доносился шепот зрителей, сидевших в зале: «Боже, это потрясающе!» Этот материал был опубликован в шестом номере журнала «The Hollywood Reporter – Российское издание».THR: В ожидании мирового признания Тим Рот подрабатывал рекламным агентом, Хью Джекман — цирковым клоуном, Брэд Питт раздавал флаеры у ресторана фастфуда. А чем приходилось заниматься вам в свободное от кастингов время?Келси Грэммер: Я работал охранником в Roosevelt Hotel на Голливудском бульваре. А еще, помню, траншеи копал. Это было ужасно. За нами постоянно следил какой-то мужик, повторявший одну и ту же фразу: «Все, что я хочу видеть, — ваши локти и задницы». Брайан Крэнстон: Думаю, под этим девизом живет весь шоу-бизнес. (Смеется.) Дэмиан Льюис: В одном из бандитских районов Лондона я продавал сигнализации для машин. Продержался три месяца — пожалуй, это был самый ужасный период в моей жизни. Крэнстон: А меня занесло однажды в службу знакомств. Им нужен был человек на позицию интервьюера — идеальная история для начинающего актера, работа по пятницам, субботам и воскресеньям. Передо мной садился клиент и рассказывал все эти банальности о романтике и настоящей любви. Когда банальности заканчивались и мой собеседник начинал раскрываться, я нажимал «секретную кнопку», демонстрируя, что именно этим он может кого-то привлечь. Потом он находил любовь. Было весело. Кифер Сазерленд: Я-то думаю, где мы раньше виделись? (Смеется.) Крэнстон: Что значит виделись? Это было настоящее свидание! Джон Хэмм: А я какое-то время работал декоратором. За семь съемочных дней мы сделали 90-минутный фильм для кабельного ТВ. С элементами легкого порно. Там, кстати, тоже постоянно звучали фразы из серии: «Все, что я хочу видеть, — локти и задницы». Тяжелое было время. Ничего более депрессивного я в своей жизни не делал. Поработав всего неделю, я понял, что с меня хватит. Хотя, если честно, и актерам приходится временами несладко. Иногда смотришь на свое расписание и думаешь: «Боже, когда все это закончится? Сколько безумной фигни мне надо успеть!»

Крэнстон: Думаю, каждый из нас знает, что такое 14-часовой рабочий день. Но потом ты едешь по улице на дорогом авто и видишь, как кто-то действительно копает траншею. В этот момент становится ясно, что тебе в этой жизни крупно повезло. THR: Кто из актеров вызывает у вас восхищение?Крэнстон: Келси Грэммер, конечно! Грэммер: Да ладно тебе… Наше поколение не идет ни в какое сравнение со звездами 1950–1960-х годов. Грегори Пек, Джон Уэйн — эти ребята действительно заслуживают восхищения. Крэнстон: Тогда стоит включить в этот список и Спенсера Трэйси. THR: В детстве, когда вы видели их на экране, уже думали об актерской карьере?Грэммер: Мне казалось, что моих способностей хватит лишь на то, чтобы стать официантом. Но если серьезно, я уже в детстве обожал Шекспира и мечтал играть на сцене. Питер Краузе: А моими кумирами всегда были Пол Ньюман и Ларри Хэгмэн, которого я впервые увидел в сериале «Я мечтаю о Джинни». После этого я решил, что быть актером — это безумно круто. Льюис: Мое представление о профессии сформировали Джек Леммон и Марк Райлэнс. Когда я играл в Королевском шекспировском театре, то равнялся именно на них. Как и Келси, я начинал со сцены — кино и телевидение появились гораздо позже. THR: Что, на ваш взгляд, самое сложное в работе над сериалами, которые длятся несколько сезонов?Сазерленд: И в кино, и на телевидении самое важное — история. А самое сложное — грамотно и интересно ее рассказать. Над сериалами, естественно, работает целая группа сценаристов, но это не особо облегчает процесс. Ребята целыми днями сидят над своими бумажками, пытаясь сделать так, чтобы пятнадцатый эпизод был не менее напряженным, чем первый. А сроки тем временем поджимают. В какой-то момент продюсеры не выдерживают — пора уходить в съемки. Чтобы получить законченный текст, приходится идти на компромиссы. Это самый сложный, но одновременно и самый увлекательный период в работе над проектом.

THR: Над сериалом «24 часа» вы работали не только как актер, но и как исполнительный продюсер. Спустя два года после завершения последнего сезона можете ли вы уверенно сказать: «Я сделал все возможное, чтобы добиться этого результата, и горжусь этим»?Сазерленд: Только об отдельных моментах. Уверенно могу сказать другое: на многие вещи я махнул рукой, а стоило за них побороться. Краузе: Такое часто бывает. Пересматриваешь какой-нибудь старый фильм и думаешь: «Боже, как я мог это допустить?» Или наоборот: «Зачем я так бился над этой сценой? Она точно того не стоила». Мнение актера, впрочем, не всегда влияет на конечный результат, а продюсером я, в отличие от Кифера, никогда не был. Джейсон Катимс (режиссер, сценарист и продюсер сериала «Родители». — THR), к примеру, позволяет нам вносить довольно серьезные изменения в текст по ходу съемок. Но когда начинается этап монтажа, решения принимает только он. А вот когда мы работали над «Грязными мокрыми деньгами», в процесс вмешивался еще и канал. Мы делали один сериал, они же хотели нечто совершенно другое — это была настоящая битва. Грэммер: И выиграть эту битву никогда не удается. Краузе: Еще бы. Право финального монтажа всегда у заказчика… Кто-нибудь работает сейчас на ABC? А впрочем, неважно. Это мучительное утверждение сериала с телеканалом я называю «мясорубкой ABC», через которую впервые прошел на проекте «Ночь спорта». Однако сейчас я понимаю, что это был не самый тяжелый случай: Томас Шламми и Аарон Соркин мастерски отбивались от нападок ABC. Сазерленд: Зато телеканал FOX никогда не вмешивается в процесс. Там любят переделывать только свои же новости. (Смеется.) А может, нам просто повезло: «24 часа» мы снимали в городе Сими Вэлли, и ездить на съемочную площадку представителям канала, естественно, не хотелось —слишком далеко. Для меня это был фантастический опыт. Впервые в жизни я получил настоящую долгосрочную работу. До этого каждые три месяца я в панике думал: «Боже, съемки подходят к концу! Как я буду кормить свою семью дальше?» Льюис: Помню, ты очень верно подметил, что, когда рухнул рынок независимого кино, все переметнулись на кабельное телевидение. Сазерленд: Когда я начинал свою карьеру, в Америке снимали такие фильмы, как «Обыкновенные люди» и «Язык нежности». Они стоили по 10–20 миллионов. Пять голливудских студий производили в то время около 50 фильмов в год. А что теперь? У таких гигантов, как General Electric и Coca-Cola, есть подразделения, называемые Warner Bros., Columbia... Фильмы, которые они производят, имеют очень опосредованное отношение к кинематографу. Это, скорее, чистое развлечение, которое стоит безумных денег. Кинорынок исчез. Для тех, кто хочет просто рассказывать интересные истории, телевидение становится более удобной и доступной площадкой. Хэмм: Периодически возвращаясь в большое кино, я чувствую себя не в своей тарелке. Ты снимаешь от силы полторы страницы в день, это жутко расслабляет. Не успели что-то сегодня отснять? Не парьтесь, сделаем это завтра. Или на следующей неделе. Сазерленд: После сериалов кино и правда кажется очень скучным занятием.