ЭКСКЛЮЗИВ. 75 лет Андрею Кончаловскому: «Меня не интересует мнение критики»

19.08.2012Эвелина Гурецкая

В своих интервью и книгах Андрей Михалков-Кончаловский всегда невероятно откровенен, но, несмотря на это, он остается одним из самых загадочных персоналий отечественной киноиндустрии. В канун своего 75-летия режиссер признался THR, что избавился от многих иллюзий молодости, что этика и совесть — вещи относительные и что русского человека превратит в настоящего гражданина только генная инженерия.

Свою книгу «Возвышающий обман» (издана в 1999 году. — THR) вы начинаете с признания: «Я люблю себя. Если честно — я себя обожаю. Не знаю за что. Наверное, за то, что я умный, талантливый, красивый»…

Эту фразу нужно дочитать до конца — она на самом деле весьма иронична. Я знаю, во мне очень много всего, за что меня можно не любить, но себя надо принимать целиком и полностью. Это очень важно. Скажем, часто человек смотрит в зеркало, видит свое лицо и, причесываясь и умываясь по утрам, даже не подозревает, что у него на затылке огромная лысина. Так вот, хорошо бы видеть себя со всех сторон. И тогда, может быть, начнешь совсем по-другому себя воспринимать и любить. Но это просто метафора.

В наше время абсолютной обнаженности всех и вся перед телекамерами и на страницах печатных СМИ, когда приличным людям остается только прятаться от досужих репортеров, вы пустили журналистов в свой дом. Почему?

Я журналистов не пускаю в дом — только в переднюю. А дальше спальня, ночные туфли… Это личное пространство.

Значит, и в душу свою вы если кого-то и впускаете, то только в ее «переднюю»?

Конечно. Лишь некоторые обладают роскошью не бояться говорить о себе все. Но даже они выбирают, что поведать, а о чем умолчать. Сказать все невозможно — и глупо. Иногда жизнь нараспашку преследует определенную художественную цель. Например, «Исповедь» Руссо, романы Генри Миллера или произведения Маркиза де Сада шокируют, но мы понимаем, что они ценны именно откровенностью и тем, что она идет напрямую от автора. Если же подобный эпатаж — из конъюнктурных соображений, то есть «шокирую придумывая», то это совершенно другое дело. Мой рассказ — о самом себе и о том, в какие моральные глубины и дебри меня заносила судьба. И слава богу, что жизнь не испытывала меня «через колено»: не ставила перед лицом смерти или выбора, от которого зависела бы чья-то жизнь.

А если говорить об этической стороне?

Этика существует только для тех, кто ее осознает. А вообще в жизни ничто не обладает смыслом само по себе — все зависит от того, каким значением мы наделяем каждую вещь. Если вы считаете, что убивать нехорошо, — вы не убиваете. Если считаете, что казнить педофилов надо, — вы казните. Так что этика вещь относительная, ее создало человеческое сознание, проецирующее чужую боль на себя. У животных ведь нет этики, но они тоже создания Божьи.

А совесть? Разве не по зову совести вы затеваете свой документально-художественный проект о заброшенных деревнях?

На этот вопрос сложно ответить однозначно. К своим моральным качествам отношусь с определенным скепсисом и предпочитаю их не обсуждать. Я снимаю эту картину просто потому, что вижу возможность сделать интересный фильм, — и совесть тут ни при чем. Понятие совести — это ваша собственная оценка исполнения или неисполнения обязательств, вот и все. Эти обязательства соответствуют культуре. Не грамотности или безграмотности: культура — это то, как человек ходит в туалет и как молится. Совесть — это лишь критерий оценки поступков, и больше ничего.

Религия и вера — темы деликатные. Недавно прочитала у митрополита Антония Сурожского: «Вера — это уверенность в вещах невидимых». Такая вера у вас была?

Да, была, но она эволюционирует. Эйнштейн как-то сказал: «99,99% Вселенной нами не познано, не узнано и никогда не будет понятно». Нельзя не признать, что невидимые вещи существуют — а это и есть религия. А с Антонием Сурожским я встречался в Лондоне, правда, это было давно…

На вашем сайте я прочитала такое признание: «Не могу вспомнить, когда я гордился в последний раз моей страной, Россией. Хотя во времена Советского Союза нам было чем гордиться».

Не могу сказать, что я гордился самим Советским Союзом. Тогда я путешествовал за границей и завидовал всем, у кого был не советский паспорт, потому что по нему нельзя было никуда выезжать. Мы все были рабами, хоть и радовались, что, например, наш человек полетел в космос. А последний момент счастья — когда зазвонили колокола на Исаакиевском соборе. И когда город снова стал зваться Петербургом — это тоже был момент счастья, я даже не думал, что доживу до этого времени. Потом большая надежда появилась, когда Горбачев позвонил академику Сахарову и сказал: «Возвращайтесь, вам надо работать». Это все были позитивные моменты. А дальше — тихий ужас. Я не вижу страны, которой хочу гордиться. Я вижу толпы недовольных чужих людей с раздраженными лицами, которые боятся друг друга.

Но уж вас никак не назовешь «лицом недовольным и раздраженным» — успешны, востребованны, знамениты... Такими, как вы, Россия может гордиться. Области кино и театра вы уже освоили и сейчас взялись за новую. Я имею в виду ваш проект «Территория культурного движения» (пространство на заводе «Флакон», где будут проходить мастер-классы и лекции по искусству, кино, фотографии и моде. — THR). Почему вы этим занялись?

Дело в том, что мой дед — один из выдающихся художников России XX века (Петр Кончаловский. — THR), он стоял у истоков русского авангарда, был в числе создателей «Бубнового валета» (творческое объединение художников, созданное в 1911 году. — THR). И я как его внук считаю, что, пока жив, должен каким-то образом популяризировать и его работы, и вообще живопись начала прошлого столетия — времени, когда традиции европейской культуры еще не были окончательно забыты и истерзаны постмодернизмом и концептуальным искусством. Я считаю, что концептуализм — это абсолютный тупик. Мы хотим поддержать традиции авангарда, и для этого мы создали фонд, где я являюсь одним из учредителей. Его деятельность связана исключительно с изобразительным искусством, и наша главная задача — привить молодым творческим людям ту культуру, которая в принципе игнорируется большинством современных художников. Мы уже провели две крупные научные конференции на тему «Традиции авангарда». А «Территория культурного движения» — это пространство, которое откроется уже в сентябре, своего рода «арт-молл», где все будет интерактивно, где можно и выпить кофе, и потанцевать, и посмотреть репродукции великих художников. Занявшись этим проектом, я даже изобрел новое слово для его обозначения — «образовлечение», — соединив «образование» и «развлечение».

Значит, вы все-таки пытаетесь что-то изменить в своей стране, если занялись этим «образовлечением»?

Понимаете, есть политические и социальные проблемы, а есть проблемы культурные. В культурной сфере можно сделать некоторые подвижки, например поделиться информацией с теми людьми, у которых есть глаза и уши. Но в политике этого недостаточно. Нужно понять, почему в России нет граждан, а есть просто «население». Это серьезный вопрос, и, если задать его людям, будет масса самых разных мнений, но никто не скажет: «Виноват я. Потому что я боюсь, не хочу и не знаю, как быть гражданином». У людей нет ответственности за свое поведение, каждый ищет виновного на стороне. Значит, нужно изобрести способ ввести в русский геном хромосому личной ответственности за поведение.

А вы несете ответственность перед зрителем, например, за свои фильмы? Ведь, начиная новую работу в кино, вы не раз повторяли, что зритель вас не интересует.

Меня очень интересует мнение зрителя, меня не интересует мнение критики — это разные вещи. Если я начну к нему прислушиваться, то буду снимать совершенно чуждое мне кино. Пока я делаю фильм, аудитория не должна меня волновать — куда важнее мои чувства и желание поделиться ими со зрителями. После, конечно, мне важно, какой отклик вызовет моя работа.

Случалось ли вам откровенно позавидовать, посмотрев чей-то фильм?

 Конечно! Большинство фильмов Феллини вызывают у меня невероятную белую зависть. Картины Бергмана, Куросавы — моих учителей, которым я подражал. Я был в восторге от «Рабы любви» Никиты Михалкова и его же «Обломова». Люблю картины с юмором, потому что у меня есть своего рода комплекс неполноценности по отношению к людям, которые умеют рассказывать о глубоких и серьезных вещах весело. Вспоминаю Феллини, его картины «Белый шейх», «Дорога», «Сладкая жизнь» и «Репетиция оркестра» — в них есть и драма, и трагикомедия. Характеры настолько выпуклы, что до сих пор стоят у меня перед глазами. Я пытался сделать что-то подобное, иногда получалось, а иногда нет.

Братья Люмьер, когда изобрели кинематограф, рассматривали его как «безделицу для развлечения, этакий аттракцион». Мы, похоже, к этому вернулись, а этап познания мира и себя в мире остался позади.

Роль кино — это производная от развития цивилизации. Цикл, в котором человечество относилось к кино как к высокому искусству, пришелся на середину XX века. Это было обусловлено тем, что именно взрослая аудитория была основным потребителем всех экономических благ, а значит, и двигала глобальный процесс. После «Звездных войн» и успеха Диснея рынок обратил внимание на детей. И фильм Джорджа Лукаса стал первым примером того, что кино для подростков может принести миллиарды. Недаром какие-то «Сумерки», бред собачий про вампиров, пользуется колоссальным успехом. О родителях забыли, они сегодня не ходят в кино, а дедушки — уж тем более. Я думаю, что следующая фаза — раздвоение: останутся и блокбастеры, производство которых дорого и не всем доступно, и другое кино. Ведь уже сейчас можно снимать очень дешево на цифровые камеры. В этом случае большие кинотеатры останутся для потребителей попкорна, а другие зрители будут смотреть фильмы дома. У меня такое чувство, что это должно неизбежно произойти, но все зависит от того, насколько правительства разных стран будут этому помогать. Посмотрим…

Когда ваш последний фильм «Щелкунчик и Крысиный король» был воспринят довольно прохладно, вы, помнится, отнеслись к этому спокойно, процитировав знаменитые строки Бориса Пастернака: «И поражений от победы ты сам не должен отличать». Вы действительно к этому пришли?

Да, это всего лишь опыт — или урок. К такому выводу очень трудно прийти: требуется преодолеть огромное поле духовных, душевных и умственных борений. И мало кому это удается.

Одно из ваших высказываний: «Человек живет, чтобы видеть, видеть — значит думать, а если думаешь, то избавляешься от иллюзий». От каких иллюзий вы избавились в последние годы?

Я все время избавлялся от иллюзий. Последняя — что ты творишь для вечности, для человечества. Сейчас я понимаю, что все будет забыто и через какое-то время про меня и мои картины никто не вспомнит. Я просто исчезну в бесконечности и обилии информации. Будут какие-то «раскопки» в Интернете, но в принципе это лишь «разводы на песке»… Но это закономерно, и теперь я не вижу в этом ничего страшного. И сегодня для меня самое важное — поделиться чем-то с теми, кто пока жив.

Что вы можете сказать молодым людям, нашим читателям, которые задумываются, как им жить?

Лучший и легко реализуемый совет — не слушайте своих родителей! Хотя их и так никто не слушает. Потому что они, конечно, хотят своим детям добра, но не понимают, что добро — это собственный опыт, а не чужой. Это раз. И второе: жизнь слишком коротка, чтобы не сделать всех возможных ошибок. Так что торопитесь делать ошибки.